Да, господин Аденауэр, у нас никто и не думает строить новые церкви-2

Окончание статьи Евгения Маслова под катом:



В контексте аналогичных социально-психологических установок следует рассматривать уничтожение немецких вывесок, рельефных надписей на фасадах домов и прочих графических следов инокультурного прошлого. Оно полагалось необходимым для утверждения новой системы знаковых образов. Так, секретарь Ладушкинского райкома ВКП (б) товарищ Тюриков на областном совещании по вопросу агитационной работы (15.01.1948 г.) возмущѐнно говорил: «Когда вы приезжаете на Южный вокзал, то там вы не увидите, что это Калининград... Мы назвали бывший город Кѐнигсберг Калининградом, но этого нигде не видно. Может быть, вы скажете, что это вопрос мелкий, но люди прибывают наши, русские, и они прибывают к своим русским наименованиям, а этого у нас не видно». (49) Следы немецкой семиотики продолжали «мозолить глаза» ещѐ долгие годы: «На улицах города сплошь и рядом можно встретить немецкие надписи, вывески, барельефы, изречения. Давно пора убрать всѐ это с улиц нашего советского города» (1952 г.); «18 лет существует наша область, а на некоторых зданиях в городах, райцентрах, населѐнных пунктах, до сих пор сохранились немецкие надписи. В городе Гусеве в центре города, на видном месте красуется такая надпись: «майн Хаус ист майне вельт», что означает: «Мой дом – моя крепость». (Почему комсомольцы Гусева мирятся с этим лозунгом, пропагандирующим идеологию прусского юнкерства!) Немецкие надписи есть во всех районах. Надо выправить их!» (1963 г.). (50) Только к 1970-м гг. данная проблема утратила свою остроту. К другим проявлениям борьбы против германского наследия относились разрушение памятников ландшафтной культуры; де-монтаж идеологически чуждых советскому духу произведений мо-нументальной скульптуры; ликвидация музейных коллекций, фон-дов архивов и библиотек в форме дарения или «временной» пере-дачи их учреждениям культуры Москвы, Ленинграда, Литвы, Польши и многое другое.
Особого внимания заслуживает судьба германского зодчества. Художественно-технологическая сторона этой проблемы обстоятельно и довольно объективно изучена И. Белинцевой. Ей и слово: «В соответствии с эстетическими вкусами и потребностями новых жителей… менялись высотность и силуэт отдельных зданий, происходила перепланировка внутренних помещений. В квартирах устраивались отдельные ванные и душевые комнаты взамен существовавших у немцев общих ванных в подвальных помещениях жилых зданий. Большие квартиры расчленялись, вместо них возникали малометражные. Происходил повсеместный отказ от характерных для европейского строительства мансардных квартир. Планировка их официально была сочтена «неудобной и несоответствующей нормам». Ликвидация высоких, крытых черепицей крыш и мансард, служивших характерной приметой архитектурного образа городов балтийского региона, коренным образом меняла общий силуэт городского пейзажа, лишая его местной характерности, а в глазах приехавших сюда из России жителей – соответственно признаков нежеланной и чуждой «немецкости». В конце 1940-х – первой половине 1950-х гг. проводилось повсеместное и массовое переоформление сохранившихся фасадов, отдельные здания надстраивались дополнительными этажами с целью придать им большую репрезентативность. Здания в стиле конструктивизма, построенные в довоенном Кѐнигсберге, получали, в соответствии со вкусами пятидесятых годов XX в., «обогащѐнные» фасады с совершенно иной архитектонической системой композиции. На месте расчленѐнных ранее скромным горизонтальным остеклением стенных плоскостей появились композиции, сочетающие архитектурные детали, заимствованные из классического репертуара с многочисленными балконами, лоджиями, богатыми деревянными или лепными карнизами. Отношение к ценностям реконструируемых зданий четко соотносилось с эстетическими предпочтениями послевоенной эпохи. Достойными внимания источниками новых архитектурных форм казались, главным образом, национальное наследие древнерусской архитектуры и классических эпох. К числу неприемлемых как для подражания, так и, равным образом, для восстановления принадлежали стили XIX столетия – неоготика, модерн, а также констуктивизм 1920-х гг. Неоготические и конструктивистские сооружения бывшего Кѐнигсберга стремились перестроить до неузнаваемости». (51) Таким образом, отношение к эстетике градостроительного наследия Восточной Пруссии было неоднозначным. В нѐм сочетались элементы разрушения и трансформации. Постройки и комплексы, наиболее близкие художественной традиции переселенцев или эстетически «нейтральные», всѐ же сохранялись в прежнем виде.
Несколько иной оказалась участь отдельного вида архитектуры – религиозного зодчества. Согласно подсчѐтам сотрудника ГАКО А.П. Бахтина, к 1945 г. в пределах территории Калининградской области находилось 223 культовых здания, идентифицированных им как «кирхи» (т. е. церкви, часовни и молитвенные дома не учитывались). Из них после окончания боевых действий «совершенно целых», по его мнению, было 124, повреждѐнных 74, и состояние 24 кирх не установлено. (52) К сожалению, автор даѐт «слепую» цифру (без поименования учтѐнных кирх), поэтому еѐ нельзя перепроверить. Для сравнения можно сослаться на фрагмент из справки о состоянии религиозного движения уполномоченного Совета по делам религиозных культов при Совете Министров СССР (СРК) А.И. Глазких (май 1948 г.): «По неполным данным, в настоящий момент молитвенных зданий всех религиозных обществ в пределах территории Калининградской области насчитывается 116, причѐм только в одном городе Калининграде их имеется более 55, т.е. 49%; из всего количества молитвенных зданий, только 29 годных для эксплуатации». (53)
До 1950 г. распоряжение немецкими кирхами входило в компетенцию упомянутого А. Глазких. Он хорошо знал постановление Президиума Верховного Совета РСФСР от 16.12.1938 г., согласно которому признавалось неправильным использование бывших церковных зданий под склады, гаражи, хозяйственные предприятия, однако допускалось размещение в них учреждений культуры. (54) Более того, в инструкции СРК калининградскому уполномоченному (февраль 1949 г.) прямо указывалось, что можно передавать недействующие молитвенные здания «только под такие культурно-просветительские учреждения, как школы, музеи, библиотеки, книжные фонды-хранилища, залы-лектории, архивы, но не под клубы и другие подобные им учреждения». Причѐм требовалось получить разрешение СРК на передачу или переоборудование недействующих церквей. (55) Между тем, после депортации немцев советские католики и лютеране своих прав на культовые постройки в Калининградской области настойчиво не предъявляли. Православным верующим их не отдали под предлогом принадлежности храмов другим конфессиям. Фонд же незанятых общественных зданий быстро сокращался. В такой ситуации А.И. Глазких был вынужден санкционировать передачу немецких церквей различным государственным и ведомственным организациям. Преимущественно тем, которым предоставление молитвенных зданий не рекомендовалось. (56) Так, бывшая кирха Юдиттен, оказавшаяся с 1985 г. первым православным храмом на территории области, в конце 1940-х гг. несколько раз меняла хозяев. Вначале еѐ передали под складское помещение областной конторы «Главтабак», затем под склады торговой базы «Главпарфюмер», потом еще кому-то. (57) Единственное, в чем А.И. Глазких требовал соблюдения законности, был его запрет на «внутреннюю и внешнюю переделку» здания.
После ликвидации должности уполномоченного в 1950 г. полновластие в распоряжении бывшими германскими храмами перешло в руки местных советов. Теперь и за сохранностью их изначального облика следить стало некому. Повезло тем церквям и часовням, в которых разместились учреждения культуры. Многие культовые постройки забросили. Они стали постепенно разрушаться и разбираться на стройматериалы. Та же кирха Юдиттен, по свидетельству очевидцев, уже в 1960-х гг. превратилась в руины и использовалась местными жителями в качестве свалки. (58) Еѐ сохранность к моменту передачи православной Церкви составляла всего 20–25%. Опираясь на воспоминания старожилов области, А. Бахтин пришѐл к выводу, что из 223 оставшихся после войны германских церквей к 1950 г. было уничтожено 7, а к 1960-м гг. ещѐ «около 26 кирх». (59)
Ради справедливости надо признать, что целенаправленной политики по разрушению немецких храмов не проводилось. Имело место бездействие властей, не предпринимавших необходимых мер по защите памятников духовного зодчества. Рядовые калининградцы не протестовали. Как сказала одна переселенка: «…русский народ не сохранил. Не было указаний свыше – «Не трогать!». А сами не думали тогда ни о чем, только бы выжить. Я до сих пор очень жалею». (60) Ещѐ более рельефно механизм пассивного разрушения иллюстрирует фрагмент беседы первых переселенцев из поселка Гастеллово:
«Евгения Федоровна [Тихомирова]: Да, красивая была церковь. Жаль, тогда Богу не молились. Что это все нынче Бога-то стали поминать? Мамки наши в детстве всегда поминали. Так они и верили в Бога-то… Оно конечно, Бога поминать надо, надо… Но вот что дико мне: вчера били, ломали, коверкали – а сейчас только и слышишь: «ради Бога, ради Бога». Власти стоят, в церкви-то, крестятся, иной и не знает, как это делается. А иной, глядишь, уж и молитву выучил. Где ж наши власти были, когда церквя громили, куда они глядели? А сейчас проснулись на глаза. Взять хоть здешнюю землю: такой капитал извели, все эти немецкие церквя старыя! Ой, Господи, Господи! А вот наша церковь-колокольня – совсем накренилась, уже и колокольней не назвать, вот-вот падет. Хотя бы кто-нибудь сломал. Или, мобуть, поправят?
Аркадий Яковлевич Григорьев: Уже не поправить, ломать надо. Опасно, завалить может. Она покренилась вся.
Евгения Федоровна: Чего не покрениться. А кака была! Попрела она, вот что. Сколько там бывало зерна – зерносклад был. Зерно дышить.
Любовь Ивановна Лындина: Тросом да бульдозером – зацепить. Кирпич на колокольне хороший, рядом церковь сама, точно такого же кирпича была – на кирпич эту церковь и разобрали постепенно, за двадцать – тридцать лет». (61)
В стране государственного атеизма иного отношения к храмам и быть не могло. Даже в годы наиболее либеральной религиозной политики пустующие церкви воспринимались в качестве ненужного хлама из багажа прошлого. Так, в августе 1948 г. председатель СРПЦ Г.Г. Карпов направил специальное письмо Г. Маленкову с жалобой на многочисленные факты сноса и переоборудования православных церквей в различных областях страны. (62) Этот протест и другие действия руководства обоих Советов не смогли остановить варварское разрушение культовой архитектуры: на 1.01.1949 г. в СССР действовало 14 445 православных храмов, а не использовалось по прямому назначению 18 105 молитвенных зданий; в числе последних 2 678 пустовало, 2 714 было разрушено, 6 352 занято под зернохранилиша, 2 502 эксплуатировалось промышленными и другими предприятиями, 3 859 использовалось учреждениями культуры и просвещения. (63) Вспомним здесь вердикт Слайковского: «Да, господин Аденауэр…».
В Калининградской же области брошенными оказались чужие, инославные храмы – принадлежавшие врагу, дотла разорившему дома и сѐла переселенцев на родине. Как и прочие культурные трофеи, немецкие кирхи не вызывали такого сакрального благоговения, какое кто-то ещѐ испытывал перед своими духовными святынями. Одна из ветеранов области с обидой вспоминает:
«Сейчас было время – в печати очень выступали со свободой слова – такие люди, которые в глаза не видели ни эту область, ни эту землю, ни этих людей – и так утверждали, что наши русские люди не сумели сберечь немецкую культуру. Не сберегли, а то уничтожили – и винили нас очень, первых переселенцев… И как можно было культуру эту сохранить? Во-первых, мы приехали – это в нашем месте, может, в другом месте и не так было – граница рядом, четверо суток беспрерывно шли бои на территории нашего поселка… Нас поселили в дом – в один угол попал снаряд, он дырявый был, крыша дырявая в другом углу, текло, но комнаты были сухие… он, конечно, разваливался постепенно. Да и потом: приехали сюда мы без отца, три девочки и мать, – что мы могли сделать? Как мы могли восстановить эту немецкую культуру после разрухи, после войны? Мне, старшей, 15 лет было. Конечно, были случаи, когда раскапывали склепы – это было – и немецкие могилы, вандал такой, – тут скрывать нечего. Но в основном – если наши все отцы погибли на фронте, какое было отношение к врагам, из-за которых мы остались сиротами? Разве мы могли уважать, поклоняться немецкой культуре и сохранять еѐ? Мы не могли психологически». (64) Откровенно сказать, стыдно за людей, прививающих ветеранам чувство вины. Старики заслуживают искренней благодарности и должного понимания.
Оценивая культурную политику калининградских властей в первые послевоенные годы, трудно (если не сказать нереально) сохранить беспристрастность. Субъективность мнения любого автора предопределяется его идеологическими и политическими позициями, национально-культурной ориентированностью, степенью патриотизма и самим отношением к нему, а также другими качествами. Банально говорить, но единственной возможностью отчасти нивелировать объективную предвзятость исследователя остается его желание видеть и показывать эпоху глазами еѐ участника. Следует признать, что культурная политика в Калининградской области в послевоенные годы была естественной, закономерной и во многом правильной для своего времени.
Главным тому свидетельством является, можно сказать, «унисон интересов» власти и народа. Обе стороны вполне довольствовались той концепцией истории края, которую сумели создать. Усиление в ней чуждого начала могло бы повысить социально-психологическую напряженность в области. Более научной эта концепция просто не могла стать и по другим причинам. Советская историография, особенно в сталинское время, страдала не только идеологизированностью, но и крайним утилитаризмом (практически-полезной целесообразностью) – простенькая схема, сдобренная несколькими самыми выгодными фактами, и этого для масс хватит. В 1958 г. один комсомолец говорил: «… сейчас присылают лекции – всех Прусских королей на ноги подняли (история Калининграда), а лекций на молодежную тематику очень мало». (65) В данном случае мы видим не столько игнорирование восточнопрусской истории, сколько нежелание воспринимать историю в качестве полезной науки вообще. Трудно здесь удержаться от еще одной показательной иллюстрации. Примерно в то же время другой комсомолец на областной конференции заявил: «В этом учебнике, рассчитанном на детей 11–12 лет, приводится около 400 различных дат и цифр, свыше 115 имѐн различных фараонов, царей и богов, свыше 200 различных названий и определений. Изучаются законы Хаммурапи, а дети по возрасту своему ещѐ и советских законов не знают. От учащихся требуется знать о наличии 5 тысяч быков у Авгия и очистке его скотного двора от навоза, но подчас многие учащиеся не имеют представления о современной колхозной ферме. Их заставляют знать ручные зубила, скребло, кремневые наконечники, которыми люди пользовались 400 тысяч лет назад, и в то же самое время не знакомят учащихся с устройством современного отбойного молотка, электропилы и другими инструментами, которыми люди пользуются в наши дни, в XX веке». (66) Базаровщина!
Власть и народ консолидировались в отношении переименований и ликвидации немецких надписей. В соседней Польше и в некоторых других странах ситуация развивалась аналогично. Ранее и сами немцы использовали это средство идеологического воздействия. Достаточно вспомнить один факт – с началом Первой мировой войны русские старообрядческие села Восточной Пруссии получили немецкие названия (Войново, например, стало Экертсдорфом). Не возникало существенных разногласий между рядовыми калининградцами и политическим руководством области по поводу немецкой архитектуры и скульптуры. Их частичное уничтожение воспринималось в качестве созидающего действия – как расчистка земли под пашню. Строить же на развалинах своѐ культурное пространство, без оглядки на прусский дух и традиции, калининградские переселенцы имели полное моральное право. Другое дело, что своим данное пространство было настолько, насколько приближалась советская идеология к вековым истокам. В годы сталинизма она имела определенный налѐт национально-державной риторики, допускала спорадические проблески исторической памяти и охотно эксплуатировала народную эстетику. Более глубокого проникновения в глубины отечественной культуры не произошло. О вере отцов как о духовном стержне переселенцев на новой земле власть не хотела и не могла думать. Здесь еѐ интересы и возможности диссонировали с ожиданиями народа, точнее, какой-то его части. Ярким тому примером служит один эпизод. В 1947 г. среди жителей области распространился слух (видимо, соответствовавший действительности) о том, что на полуразрушенной колокольне католической кирхи в Калининграде находится колокол, вывезенный гитлеровцами из Киево-Печерской лавры. К уполномоченному СРК стали поступать обращения военных, инженеров, механиков и других переселенцев, которые предлагали свои услуги по снятию колокола. Они, безусловно, воспринимали фашистский трофей в качестве национально-культурной и религиозной святыни. По необычному вопросу А. Глазких проконсультировался с руководством СРК и СРПЦ и получил указание: в Киев колокол не возвращать, а как поступить с ним, решить на месте. (67) Калининградские чиновники о нѐм просто забыли. Больше об этом памятнике русской веры и культуры никто не слышал, и следы его сегодня затерялись. Хотелось бы полагать, что не безнадѐжно…
1. Аденауэр Конрад – канцлер ФРГ, лидер католической партии ХДС.
2. Расцветает область на крайнем западе страны. Выступление депутата З.Ф. Слайковского [Сталинградский избирательный округ, Калининградская область] на сессии Верховного Совета РСФСР // Калининградская правда. 1960. 27 октября. №255 (3520). С. 2.
3. Гапоненко К. Вслед за ушедшим днѐм: очерки о сахалинских переселенцах 1946–1952 годов. Южно-Сахалинск, 1998. С. 30.
4. ГАКО (Государственный архив Калининградской области). Ф. 183. Оп. 5. Д. 132. Л. 31–34; ф. 181. Оп. 3. Д. 4. Л. 5–10; оп. 5. Д. 2. Л. 3–13; д. 7. Л. 6–13; оп. 7. Д. 3. Л. 85–92; оп. 9. Д. 4. Л. 5–10; оп. 12. Д. 82. Л. 5–10; Маслов Е.А. Заселение Калининградской области и формирование религиозной структуры ее населения // Балтийские исследования: сб. науч. тр. / Центр «Молодѐжь за свободу слова». Калининград, 2002. Вып. 1. 102 с. С. 28.
5. Гапоненко К. Указ. соч. С. 31.
6. Гапоненко К. Указ. соч. С. 30.
7. Ерашов В. От Калининграда до Москвы – 1.300 километров // Калининградская правда. 1961. 7 апреля. №83 (3656). С. 3
8. См.: Белинцева И.В. Архитектурно-градостроительная культура городов Балтики (Гданьск, Калининград, Эльблонг). М., 2002. С. 125.
9. ГАКО. Ф. 183. Оп. 1. Д. 4. Л. 14–17; д. 7. Л. 23–26; оп. 5. Д. 81. Л. 3.
10. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 12–15; д. 4. Л. 1–3; оп. 5. Д. 132. Л. 17–19, д. 135. Л. 24.
11. ГАНИКО (Государственный архив новейшей истории Калининградской области). Ф. 1. Оп. 4. Д. 7–14; оп. 6. Д. 12–22; оп. 9. Д. 6–16; оп. 11. Д. 18–23; оп. 13. Д. 17–24; оп. 15. Д. 14–20; оп. 18. Д. 10–14.
12. Восточная Пруссия глазами советских переселенцев: первые годы Калининградской области в воспоминаниях и документах. СПб., 2002. С. 158.
13. Белинцева И.В. Указ. соч. С. 123.
14. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 125. Л. 23.
15. Аничас И.Ю. Католический клерикализм в Литве в 1940–1952 гг.: авто-реф. дисс. на соискание уч. степ. доктора ист. наук. Вильнюс, 1972. С. 50; Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М., 1999. С. 130; Фатеев А.В. Образ врага в советской пропаганде 1945–1954 гг. М., 1999. С. 158; Мальков В.Л. Военные тревоги 1947–1953 годов (Из собрания шифрограмм госдепартамента США) // Советское общество: будни холодной войны: материалы «круглого стола». Институт Российской истории РАН, 29 марта 2000 года / под ред. В.С. Лельчука, Г.Ш. Сагателяна. М.; Арзамас, 2000. С. 187; ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 6991. Оп. 3. Д. 54. Л. 105; ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 84. Л. 9–9 об.; д. 33. Л. 66; д. 58. Л. 1–3, 6.
16. Там же. Оп. 18. Д. 44. Л. 52–54.
17. Односельчане: народная повесть. Калининград, 2004. С. 61.
18. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 84. Л. 9; д. 33. Л. 109.
19. В частности, по сводным данным переселенческого отдела облисполкома за 1946–1951 гг., из направленных по плану в сельхозучреждения области семей переселенцев в течение этого периода за пределы региона убыло 3 716 семей. Среди них 222 семьи выехали по состоянию здоровья, 168 осуждены и высланы органами МГБ, 30 возвратились в связи с призывом глав семей в Советскую Армию и 3 296 (около 89%) неизвестно почему – «самовольно» (ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 136. Л. 37).
20. Здесь и далее стилистика и грамматика авторов архивных документов сохраняется без изменений (ГАКО. Ф. 246. Оп. 2. Д. 16. Л. 1; д. 18. Л. 2).
21. Восточная Пруссия глазами советских переселенцев... С. 52.
22. ГАКО. Ф. 246. Оп. 2. Д. 18. Л. 5–11; Православная община Калининградской области. История создания (По документам ГАКО). Публ., вступ. статья А.Н. Фѐдоровой // Калининградские архивы: материалы и исследования: науч. сб. Калининград, 2001. Вып. 3. С. 246–248.
23. ГАКО. Ф. 183. Оп. 5. Д. 132. Л. 17.
24. Там же. Оп. 1. Д. 7. Л. 15, 23–26.
25. Там же. Оп. 5. Д. 133. Л. 6; д. 134. Л. 14; д. 135. Л. 24, 25; РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 515.
26. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 33. Л. 14.
27. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 13. Д. 66. Л. 89.
28. Калининградская область: справочный материал для докладчиков. Кали-нинград. 1955. С. 20–21.
29. История края (1945–1950). Калининград, 1984. С. 90–99.
30. Плаггенборг Ш. Революция и культура: культурные ориентиры в период между Октябрьской революцией и эпохой сталинизма / пер. с нем. И. Карташевой. СПб., 2000. С. 328.
31. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 58, 60, 76, 103 и др.; оп. 2. Д. 40, 44, 49, 62, 98 и др.; оп. 4. Д. 52, 92–98, 101 и др.; оп. 6. Д. 96, 97 и др.; оп. 9. 59, 101 и др.; оп. 11. Д. 85, 126 и др.; оп. 13. Д. 113, 120 и др.; оп. 15. Д. 62, 91 и др.; оп. 18. Д. 101 и др.
32. Грацианский Н.П. Кѐнигсберг. Стенограмма публичной лекции д-ра ист. наук Н.П. Грацианского, прочитанной 19 сентября 1945 г. в Лекционном зале в Москве. М., 1945. С. 3; Ерусалимский А.С. Ликвидация прусского государства. Стенограмма публичной лекции, прочитанной 31 марта 1947 года в Лекционном зале в Москве. М., 1947. С. 5.
33. Наш район. Некоторые итоги борьбы по строительству и дальнейшему развитию Ленинградского района города Калининграда. Калининград, 1947. С. 5; Калининградская правда. 1948. 17 ноября. №229 (396). С. 1; ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 33. Л. 49; ГАКО. Ф. 198. Оп. 7. Д. 4. Л. 9.
34. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 98. Л. 43.
35. ГАКО. Ф. 216. Оп. 1. Д. 50. Л. 19.
36. Гуревич Ф.Д. Из прошлого нашего края // Калининградская правда. 1950. 27 августа. № 170 (853). С. 3. В научных трудах Ф. Гуревич подобных утверждений не допускала, равно как и П.И. Кушнер – маститый этнограф и лингвист, занимавшийся на рубеже 1940–1950-х гг. изучением этнических процессов на территории Прибалтики (см.: Суворов В.С. Древняя история края в исследованиях 1940–1960 годов // Калининградские архивы: материалы и исследования. Калининград, 1998. Вып. 1. С. 116–119; Ефремов Л.А. Фрида Давыдовна Гуревич – первый советский исследователь прусских древностей // Калининградской области – 60: этапы истории, проблемы развития: сб. ст. / отв. ред. В.Н. Маслов; Мин. культуры Калинингр. обл. Калининград, 2006. С. 177–180).
37. Калининградская правда. 1951. 25 июля. № 145 (1087).
38. Большая советская энциклопедия. М., 1953. Т. 19. С. 426.
39. Ломоносов М.В. Древняя Российская история // Его же. Полное собрание сочинений. Т. 6. М.; Л., 1952.
40. Седов В.В. Происхождение славян и местонахождение их прародины. Расселение славян в V–VI вв. // Его же. Очерки истории культуры славян. М., 1996. С. 66, 84, 85.
41. Археология СССР. Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М., 1987. С. 398.
42. Калининградская область: справочный материал... С. 3; Калининградская область и задачи еѐ дальнейшего развития (материал для докладчиков). – Калининград, 1956. С. 5; Большая советская энциклопедия. М., 1955. Т. 35. С. 199 (статьи «Прусский язык», «Пруссы»).
43. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 33. Л. 18–20.
44. Бирюков Г., протоиерей. История православия в Восточной Пруссии. Не-стеров, 2005; Его же. Русский уголок Восточной Пруссии. Нестеров, 2005; Его же. Две судьбы. Нестеров, 2006.
45. Кампания переименований 1946–1947 годов // Калининградские архивы: материалы и исследования. Калининград, 1998. Вып. 1. С. 90–106.
46. Губин А.Б. Топонимия Калининграда // Калининградские архивы. Мате-риалы и исследования: научн. сб. / науч. ред. В.Н. Маслов; Комитет по де-лам архивов адм. Калинингр. обл.; Европейский фонд «Диалог». Калинин-град, 2003. Вып. 5. С. 139–196.
47. О митингах трудящихся по случаю переименования Кѐнигсберга. Из до-кументов ГАНИКО // Калининградские архивы: материалы и исследова-ния. Калининград, 1998. Вып. 1. С. 109
48. Белинцева И.В. Указ. соч. С. 122.
49. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 40. Л. 9.
50. ГАКО. Ф. 216. Оп. 1. Д. 101. Л. 56–57; ГАНИКО. Ф. 197. Оп. 22. Д. 4. Л. 26.
51. Белинцева И.В. Указ. соч. С. 126, 127.
52. Бахтин А. Состояние памятников истории и культуры в Калининградской области // На перекрѐстке культур: русские в Балтийском регионе. Калининград, 2004. Ч. 2. С. 207.
53. ГАНИКО. Ф. 1. Оп. 2. Д. 98. Л. 113; Д. 49. Л. 30.
54. Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С. 266–267.
55. ГАКО. Ф. 246. Оп. 1. Д. 8. Л. 10–10 об
56. Там же. Д. 4. Л. 15; оп. 2. Д. 16. Л. 3–6; д. 20. Л. 4, 5, 9, 12, 13.
57. Там же. Д. 20. Л. 4, 5, 12, 13.
58. Интервью представителя калининградской общины РПЦ Заграницей В.К. Третьяковой.
59. Бахтин А. Кѐнигсбергские кирхи // Запад России. 1994. №4 (12). С. 169, 171, 172.
60. Односельчане... С. 32.
61. Односельчане... С. 21–22.
62. РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории). Ф. 17. Оп. 132. Д. 7. Л. 96–100.
63. ГАРФ. Ф. 6991. Оп. 2. Д. 71. Л. 21–29.
64. Односельчане... С. 29, 30.
65. ГАНИКО. Ф. 197. Оп. 17. Д. 1. Л. 65.
66. ГАНИКО. Ф. 197. Оп. 17. Д. 8. Л. 24–25.
67. ГАКО. Ф. 246. Оп. 2. Д. 16. Л. 7, 9; д. 18. Л. 41.